Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Елена Николаевна, а практическая работа сегодня будет?
– А как же.
Недовольные вздохи.
– Перед праздником могли бы и не нагружать…
– Между прочим, после вас ещё будет занятие у группы со второго потока. До семнадцати тридцати.
– И вы их не отпустите?
– С какой стати?
– Жесть.
– Никакая не жесть. Сдавайте тесты. Переходим к обсуждению темы. О чём должен помнить врач при осмотре трупа на месте его обнаружения.
Тут же все уткнулись в свои телефоны. Неужели были когда-то времена, когда студенты листали бумажные страницы тетрадей и учебников?
И вдруг кто-то, кто сидел возле окна, поднял голову и сказал:
– Смотрите, какой снег! Прямо правда Новый год.
И всем стало как-то странно, что бывают на свете какие-то преступления и вообще чьи-то смерти и приходится заниматься такими неприятными вещами, как осматривать мёртвые человеческие тела на месте их обнаружения. Но Елена Николаевна быстро вернула всех в реальность, спросив, какие три самые главные вещи должен помнить врач-судмедэксперт в такой ситуации.
А снег тем временем всё падал и падал и, в конце концов, замёл собой весь белый свет.
* * *
А в другой части города, на одной из улиц, довольно далеко от медицинского университета, от учебной комнаты на кафедре судебной медицины, от жужжания осветительных ламп в коридорах, от раздевалки в обширном вестибюле с колоннами, несмотря на середину дня, уже светилась рубиновыми буквами вывеска «Чебуречная», и в одном из широких окон этой чебуречной горела огнями настоящая новогодняя ёлка. Откуда-то сверху гирляндами спускались разноцветные шары, и с улицы, особенно если прищурить глаза на падающий снег, казалось, что они тоже медленно плывут вниз, как огромные сияющие снежинки. И из-за этой ёлки и освещённых окон само это недорогое простенькое заведение выглядело настоящим оплотом красоты и уюта.
К жёлтому деревянному столу у окна, что стоял как раз возле ёлки, приближались двое парней. Один, крупный, высокий, с круглым красным лицом был в какой-то непонятной униформе, прикрытой толстым серым пуховиком, в пёстрой, собачьего меха ушанке. Ноги его в высоких ботинках с подбитыми каблуками громко стучали по полу. Подойдя к столу, он снял с плеча тяжёлую спортивную сумку с белым широким ремнём, поставил её на деревянную скамью, такую же жёлтую, как стол, сказал второму:
– Посторожи. – Тот, другой, послушно сел. Он был ниже своего приятеля и тщедушнее. Светловолосый, с узким бледным личиком и острым подбородком, он казался моложе дружка. Его короткая коричневая куртка из искусственной кожи, тонкая водолазка, светлые джинсы и белые кроссовки сейчас были явно не по сезону. Снег набился ему в кроссовки, и он наклонился и долго выбрасывал ледяные белые комки, приставшие на щиколотках к махровым носкам.
– Стас, – кликнул его краснолицый от стойки самообслуживания. Стас выпрямился, откуда-то возле него появился мятый пакет из «Пятёрочки», он положил его на стол. И рядом с украшенной ёлкой показался сиротским этот пакет, с выглядывающей из него бутылкой кефира, батоном и просвечивающей сеткой розоватой картошки.
– Тебе сколько чебуреков брать?
– Два.
– Чё так мало?
– Хватит. Мне ещё салат из капусты возьми, а пиво за мной.
И вскоре уже на золотистой липковатой поверхности стола красовались четыре кружки с пивом, две мисочки нарубленной капусты с морковными прожилками, и белый эмалированной тазик, по-домашнему наполненный жаркими чебуреками. Краснолицый сел, подмигнул Стасу, расстегнул с краю замок на сумке и показал ему горлышко новой, непочатой бутылки с водкой.
Оба уселись прочнее, подвинули поближе тарелки. Тот, что был в шапке, ловко и незаметно открыл водку.
– Давай. – Потянулся лапой за кружкой Стаса, чтобы налить.
– Не, я не буду. Только пиво. – Стас улыбнулся слегка, будто извиняясь, левой рукой подвинул назад к себе свою кружку и выплеснул при этом немного пены на стол. Торопясь, растёр её по столу бумажной салфеткой.
– Чё ты, как не родной, мельчишь, стесняешься… – краснолицый уверенно влил себе водку в пиво. – Два года с тобой в одном взводе, равно как братья были, – он чокнулся со стоящей на столе кружкой Стаса. – Будь! Со свиданьицем! – И с наслаждением отпил больше половины, вытер рукой рот и яростно воткнул вилку в чебурек, поволок его на тарелку.
Стас расстегнул свою коричневую куртку, оттянул ворот водолазки, шумно сглотнул и тоже потянулся за чебуреком, но почему-то есть не стал. Опять проглотил слюну с пустым хлопающим звуком и, чтобы скрыть этот хлопок, отпил пиво. Ставя кружку, глухо, не нарочно стукнул ей об стол.
– Руки, что ли, дрожат? – усмехнулся краснолицый. – С чего бы?
– Не с того, о чём все думают, – сказал Стас. А потом вдруг быстро сжал челюсти и будто выплюнул:
– С ненависти.
– От любви до ненависти один шаг, – в пошленькой ухмылке скривился товарищ. – Баба, что ли?
– Не баба, – сказал Стас и помолчал немного. – Мать.
– Ты чё? – удивился краснолицый. – Когда служили, ты ж ей каждую неделю письма писал.
– Ну, – глухо отозвался Стас.
– А теперь ненавидишь? – Краснолицый захрустел салатом и маленькие белые и оранжевые кусочки овощей упали с его вилки на стол.
– Не её. Наездника.
– Не понял. Она чё, с лошадьми теперь?
– Не совсем. Я про козла её. Или барана. Он и на того и на другого похож.
– Кто?
– Бойфренд её. Плесни чуток, – и Стас подставил в сторону сумки с водкой свою кружку.
– Хм, наездник! Сказанул тоже… – покрутил головой краснолицый, оценивая и перекатывая на языке словцо, которое видно в таком значении ещё не знал. Водки Стасу не пожалел, плеснул от души. – Щас пожрём, расскажешь.
Стас выпил, не закусывая, поковырял вилкой в салате, а чебурек всё-таки в горло ему не полез. Его ещё и подташнивало от вида товарища. «Здоров он жрать и пить, – думал Стас. – С другой стороны, человек только с поезда, на пересадку. И много ли там, где он был, он видел этих чебуреков?» Стас теперь только и ждал, когда можно будет выговориться. И хорошо, что они давно не виделись. Так легче, чем объяснять всё тому, с кем встречаешься каждый день. На работе рассказывать такое – себе вредить. Друзей как-то нет. Прежних и не было, а после армии не завёл. И с матерью не поговоришь.
Краснолицый сыто глядел теперь на последний румяный полумесяц в лужице розоватого сока.
